В своём слове мой защитник достаточно подробно изложит позицию защиты и все обстоятельства, свидетельствующие в мою пользу.
Я бы хотел сказать немного о другом. Перед прениями я был уверен, что когда обвинение будет представлять свою позицию, оно подробно расскажет о том, как в эту позицию вписываются все факты, вскрытые в ходе судебного заседания, вещественные доказательства, показания свидетелей и так далее. То есть, я предполагал, что обвинение представит нам, если так можно выразиться, свою версию реальности — свою версию того, как же происходили все события, которым посвящено рассматриваемое сегодня уголовное дело.
Однако обвинение, к моему удивлению, не стало этого делать. Фактически, старший помощник прокурора Капеко ограничился формальным пересказом обвинительного заключения, добавив лишь несколько своих реплик, не объясняющих странности и противоречия, вскрытые в ходе судебного следствия.
Поэтому я решил, как это парадоксально ни звучит, представить позицию обвинения. То есть, описать ту версию реальности, которую предлагало сначала следствие, а сейчас уже и обвинение. Надеюсь, суд даст объективную оценку как той версии реальности, которую предлагает защита, так и этой, которую я сейчас представлю.

Я не буду ничего фантазировать, а буду брать сведения исключительно из материалов уголовного дела и фактов, вскрывшихся в судебных заседаниях.
Итак, что же было? Как известно, в августе 2009 года я получил извещение о том, что уголовное дело против меня, оперативное сопровождение которого осуществлял центр «Э», прекращено. Следователи не смогли собрать никаких доказательств того, что я наносил какие-то надписи на стены военкоматов и дело развалилось. Тем не менее, до этого следствие тянулось с января 2009 года, я пробыл двое суток в изоляторе, у меня проводился обыск, были допросы и так далее. То есть, центр Э дал понять, что держит меня под контролем.

Дальше я буду говорить о себе в третьем лице, так как речь идёт не реальности как таковой, а о реальности, конструируемой ФСБ и прокуратурой.
Митинг за расформирование центров «Э» состоялся в Тюмени 30 октября 2009 года, меньше чем через три месяца после получения Кутузовым этого извещения. Тем не менее, по версии обвинения Кутузов, видимо, уже забыв о совсем недавней семимесячной истории с предыдущим уголовным делом, решил осуществить явную провокацию.
В чём её суть? Как показывали организаторы митинга 30 октября 2009 года и другие свидетели, митинг готовился совместно пятью официальными организаторами при помощи большого количества сочувствующих. Пять организаторов это Кутузов, Постников, Савелков, Слободчиков и Фахретдинов. Естественно, все организаторы знали, что на митинге будет огромное количество сотрудников милиции в форме и в штатском: во-первых, потому что на протестных митингах это всегда так (а организаторы проводили до этого немало митингов), а во-вторых, потому что тема митинга почему-то представляется правоохранительным органам особо острой. Поэтому все требования митинга, текст листовок и другие аспекты мероприятия обсуждались организаторами заранее и довольно подробно, в том числе с целью обезопасить их самих и других участников митинга от возможных провокаций. Это просто инстинкт самосохранения.
Тем не менее, по версии обвинения злобный экстремист Кутузов (напоминаю, уже, видимо, забыв, о предыдущем деле и совершенно потеряв инстинкт самосохранения) затаил желание распространить на этом митинге листовку с названием «Долой политические репрессии! Ментов к стенке». Согласно мнению работника тюменского центра «Э» А.Ю. Баранова (в его допросе, л.д. 170, 1 том), Кутузов «является наиболее грамотным и активным участником и организатором» публичных мероприятий, проводимых в Тюмени. Такой грамотный активист, как Кутузов, конечно же, не мог не понимать, что листовка с заголовком «Ментов к стенке», распространяемая на столь заметном митинге, неизбежно вызовет в дальнейшем проблемы с милицией вообще и с центром «Э» в частности. Тем не менее, в своём безудержном экстремизме Кутузов всё же решился на создание такой листовки, хотя до этого ни разу в жизни ничего такого не делал. Во всяком случае, судя по делу, обвинению об этом неизвестно. То есть, желание это возникло у Кутузова внезапно — ни до этого митинга, ни после у него таких желаний и поступков не проявлялось. Ни на одном митинге тюменских анархистов подобные призывы не звучали (об этом говорили свидетели в суде). Видимо, внезапный и немотивированный приступ агрессии. Да, мотивы возникновения этого желания тоже непонятны, поскольку, чтобы «отомстить» центру Э за предыдущее уголовное дело, Кутузову гораздо проще было подать иск на реабилитацию и попытаться отсудить с государства денег, а не подставлять себя и товарищей раздачей подобных листовок. Остаётся только вариант внезапного приступа безумия.
Итак (по версии обвинения), Кутузов пошёл на хитрость и обманул даже своих товарищей. На встрече в ТЦ «Гудвин» за несколько дней до митинга (о которой говорило несколько свидетелей) он ни словом не обмолвился о своих коварных планах. Вместо этого он обсуждал общие тексты листовок, даже поддержал предложение Михаила Агапова о внесении в листовку нового требования — о выборных общественных советах при ГУВД.

Наивные товарищи не заподозрили Кутузова в нечестности, а между тем, придя домой, он начал свою чёрную экстремистскую деятельность. Для начала он взял текст существующей листовки и зачем-то убрал из него требование о выборных общественных советах. Затем Кутузов начал добавлять в листовку текстовые фрагменты — про «оборотней в погонах», про «народец тупой», про «дебилов-убоповцев» и про «истребить центры Э». В список требований он добавил призыв «закидывать камнями и разрисовывать здание центра Э, разбивать стёкла машин и устраивать флэшмобы».
Всё это злобный экстремист Кутузов, видимо, делал в состоянии помрачения сознания, поскольку умудрился создать эти текстовые фрагменты так, что они по лексическому составу (набору слов) совершенно не соответствуют его обычным текстам (как следует из внесудебных исследований). Кроме того, при вставке призыва насчёт центра Э он полностью забыл о своей грамотности и ораторских способностях, поскольку вставил этот призыв, обращённый к «сознательной молодёжи», посреди требований, явно обращённых к властям, типа «расформировать центры Э» и «удалить из законодательства понятие экстремизма». То есть, допустил явное нарушение коммуникативной направленности листовки. Что-то затмило опытному и грамотному активисту глаза, так что он внезапно начал писать листовку, обращённую непонятно к кому — то ли к молодёжи, то ли к властям.
Более того, по версии обвинения, Кутузов, видимо, в этом своём умопомрачении потерял всё знание русского языка, приобретённое в школе, ВУЗе и в процессе написания кандидатской диссертации по филологическим наукам. Ведь как раз в этих вставленных Кутузовым самостоятельно фрагментах, он допускает орфографические (большая буква «Т» в словосочетании «Тюменские анархисты» и других подобных»), и пунктуационные (отсутствие запятой после деепричастного оборота в первом абзаце) ошибки, внезапно начинает использовать разговорную и откровенно просторечную лексику («народец тупой», «менты», «жулики» и т. д.). Именно эти фрагменты приводятся в пример в исследовании ТГУ, когда там говорится о неряшливости и поспешности изготовления листовки. Поскольку в других листовках, распространявшихся на митинге, а также в других частях всё той же листовки подобных признаков не обнаружено, стоит заключить, что Кутузов на момент составления данного текста действительно находился, видимо, в неадекватном состоянии, ведь он:
1) Совершенно забыл об осторожности при раздаче на публичном митинге листовок с подобным названием;
2) Внезапно начал изъясняться абсолютно нехарактерным для него языком.
Но на этом, по версии обвинения, приступ безумия у Кутузова не закончился. Он почему-то не стал тут же распечатывать получившуюся листовку на своём лазерном принтере, а побежал в какое-то другое место и распечатал там эту листовку на струйном принтере, причём цветном (см. л.д. 76, 2 том). Дома у Кутузова струйного принтера нет, что подтверждается протоколом обыска (л.д. 9, 3 том). Затем он вернулся домой и продолжил совершать безумства. А именно, Кутузов изменил системное время на своём домашнем компьютере, «прокрутив» его на полгода вперёд и установив дату 17 июня 2010 года вместо 29 октября 2009 года, что имело место на самом деле. Сделал он это, по всей видимости, от дьявольской хитрости и желая затруднить работу будущего следствия (вероятно, Кутузов заранее знал, что по листовке заведут уголовное дело и намеренно к этому готовился).
Итак, изменив системное время, Кутузов ещё немного подредактировал текст листовки. Видимо, владелец струйного принтера сообщил ему о некоторых правилах орфографии и Кутузов убрал большие буквы из тех мест, где они не нужны. Отсутствующую запятую после деепричастного оборота кандидат филологических наук продолжал не замечать. Точно так же он не замечал погрешностей в оформлении текста — например, разнобоя в видах кавычек. Кутузов распечатал листовку на лазерном принтере несколько раз, при этом исправляя размер шрифта (см. разницу между листовками на л.д. 81 и 82, 2 том). Наверное, подбирал понравившийся вариант. При этом не понравившиеся варианты он не выкидывал, а заботливо складировал в тумбочку для белья и полотенец в прихожей (см. протокол обыска, л.д. 9, 3 том). Наконец, распечатав всё это, Кутузов сохранил файл. Тем не менее, тут его махинации с поддельной датой внезапно прекратились. Кутузов осознал, что обманывать нехорошо, вручную выставил сохранённому файлу дату создания 29 октября 2009 года, соответствующую реальности, и вернул системное время в то же состояние. О том, что дата сохраняется в OpenOffice, он чудесным образом забыл.
Кроме того, Кутузов решил ещё и записать CD-диск с этой крамольной листовкой сразу в двух форматах — ODT и PDF. Более того, у него опять проснулась дьявольская хитрость и для записи диска он специально инсталлировал себе на компьютер (где уже несколько лет стояла только операционная система Linux) операционную систему Windows, установил в неё программу Nero Burning Rom и воспользовался для записи диска именно ею. Записать диск стандартной Linux-программой K3B он не захотел. Видимо, уже перед митингом он стремился скрыть следы преступления. После записи диска, Кутузов коварно удалил Windows со своего компьютера — ведь по протоколам осмотра изъятых компьютеров от 28 июня 2010 года (л.д. 142, т.3) на них стоит только Linux.
Судя по тому, что диск (по версии обвинения) был обнаружен при обыске у Кутузова через полгода после митинга, Кутузов никому его не отдал и записывал просто «на память». Наверное, любовался по вечерам листовкой, причём любовался именно с диска, ведь на компьютерах у него такая листовка не обнаружена. Впрочем, можно ещё предположить, что Кутузов специально записал и хранил этот диск вместе с листовками, чтобы облегчить работу будущему следствию, ведь, как мы помним, у него проснулась совесть.
Распечатав экстремистские листовки и заботливо записав их на CD-диск, экстремист Кутузов отправился спать, а следующим вечером пошёл на митинг.

Что, по версии обвинения, происходило там?
На митинг экстремист Кутузов принёс те самые листовки — как распечатанные на струйном принтере, так и на лазерном. Другим организаторам он их не показал, но тем не менее, чудесным образом умудрился раздать их нескольким лицам. То есть, помутнение сознания, начавшееся у Кутузова накануне, продолжалось: на согласованном с властями митинге, окружённом 60 сотрудниками милиции (см. л.д. 80, 5 том) и неизвестным, но явно значительным количеством сотрудников центра «Э» и ФСБ, под прицелом милицейских видеокамер Кутузов раздаёт незнакомым людям листовки «Ментов к стенке». В общем, «безумству храбрых поём мы песню».
Однако, учитывая, что организаторы и другие люди, присутствовавшие на митинге по своей доброй воле показывают, что Кутузов во время митинга практически не отходил от «сцены», выступал и возился с аппаратурой, а листовки раздавали другие люди (и это подтверждается милицейской видеозаписью митинга), экстремист Кутузов, вероятно, коварно отбегал от сцены в тайне от товарищей, оглядывался, не следит ли за ним видеокамера и только потом вручал случайно встреченным людям крамольные листовки. Такова картина реальности, конструируемая обвинением.
Интересен также и выбор Кутузовым объектов для раздачи листовок: их получили сотрудница центра «Э» Кузнецова, работник Уралсвязьинформа Гилев и трижды судимый автослесарь Урлов. Господа Тесаловский и Агейкин тоже получили от кого-то крамольные листовки, от кого — не запомнили, но обвинение предполагает, что, скорее всего, от Кутузова.
Поразительное совпадение — Кутузов умудрился дать листовки именно людям, которые либо (судя по материалам дела) обладают повышенной гражданской сознательностью (при этом, правда, «политикой не интересуются»), либо обострённой памятью и склонностью хранить не интересующие их бумажки дома, либо связаны с правоохранительными органами, либо просто являются их сотрудниками.

Детализирую эту часть реальности, конструируемой обвинением. Итак, Кутузов дал экстремистские листовки:

1) Тесаловскому (предположительно) и Урлову, каждый из которых независимо друг от друга обратился с этими листовками в отделение милиции, при этом, правда, документация по обращению Тесаловского и по выдаче им этих листовок, куда-то пропала, но это мелочи. Поразительная удача для следствия — безработный Тесаловский и трижды судимый Урлов сразу углядели в листовках «что-то подозрительное» и сделали возможным собственно заведение уголовного дела. Ещё более удачно, что эти люди вообще оказались на митинге случайно — ни один из них политикой не интересуется (хотя экстремизм в текстах определяют безошибочно). Поразительное совпадение, что именно этим сознательным членам общества Кутузов вручил свою крамольную листовку!

2) Ещё одно чудесное совпадение — такую же листовку получил свидетель Агейкин. Чудесное оно потому, что именно к Агейкину во время митинга подходили какие-то сотрудники ФСБ и зачем-то взяли у него паспортные данные (Агейкин сообщил это в ходе судебного заседания 14 декабря 2010 года). По паспортным данным Агейкина, видимо, и нашли через 3,5 месяца, когда вызвали его на допрос в ФСБ. Конечно же, паспорт у него сотрудники ФСБ проверили совершенно случайно, повинуясь зову души. Они не могли предполагать, что именно Агейкину злобный экстремист Кутузов вручит листовку. Это только выглядит так, как будто они заранее всё предвидели. И ведь опять удачное совпадение — Агейкин, тоже совершенно не интересующийся политикой, положил полученные листовки в бардачок машины, где они и пролежали у него три с половиной месяца. Ну подумаешь — листовки «Ментов к стенке» в бардачке машины, мало ли что люди в бардачке хранят. Кто-нибудь мог бы подумать, что Агейкин специально хранил их, дожидаясь вызова в ФСБ и выемки, но версия реальности «от обвинения» подобные возможности, конечно, отметает.

3) Свидетель Гилев — такая же удача следствия. Политикой, опять же не интересуется, на митинге оказался случайно. Зато полученные листовки бережно сохранил «вместе с рабочими документами», а того, кто ему их дал, тщательно запомнил (см. протокол его допроса, л.д. 156, т. 1). Как повезло следователю, что Кутузов давал листовки именно людям, которые не выкинули их в урну после прочтения, не отдали знакомым, не просто забыли про них — а либо сдали листовки в милицию, либо бережно хранили месяцами. Кстати, у Гилева на митинге паспортные данные никто не собирал, но найти его для ФСБ позже не представило проблемы — секретные оперативно-розыскные мероприятия дали такую возможность. Запомним, кстати, что ФСБ может найти иголку в стоге сена и людей, которым дали листовки на большом митинге. Чуть позже мы увидим случай странной паузы в этих возможностях ФСБ.

4) Добавим, что помрачения сознания продолжались и у Агейкина с Гилевым. Первый слышал на митинге из микрофона столь сильные оскорбления сотрудников милиции, что ему казалось будто вот-вот начнётся драка, а второй видел, как «Кутузов подбегал к микрофону и выкрикивал оскорбительные фразы в адрес сотрудников милиции». Поскольку ни один из сотрудников той самой милиции, городской администрации и организаторов и участников митинга, допрошенных на следствии и в суде, таких вещей не слышал и не видел (по их мнению, митинг вообще прошёл спокойно и без происшествий), то следует признать, что Кутузов заразил своим безумием невинных прохожих Агейкина и Гилева.

5) По версии обвинения, Кутузов ещё вручил листовку сотруднице Центра «Э» Кузнецовой. Её поведение после этого было очень странным, но ведь обвинение уже увидело, что в этой истории у её персонажей возникают внезапные помрачения сознания, так что не удивилось. Итак, Кузнецова, штатный сотрудник центра по борьбе с экстремизмом, в отличие от Урлова, Тесаловского и Гилева, не усмотрела в заголовке «ментов к стенке» ничего такого ужасного, спокойно взяла её, а потом отдала своим коллегам в машине (см. её показания в суде 14 декабря 2010 года). Кто-нибудь мог бы сказать, что этим она совершила преступление (публичное распространение экстремистских материалов), но обвинение-то знает, что это просто у человека то же самое временное помрачение, что у Кутузова. И вообще, как она сама сказала в суде, «пресечение преступлений не входило в её задачи». В картине реальности обвинения у Кузнецовой задачи особые, не такие, как у обычных сотрудников милиции.

Что происходило потом? А потом митинг закончился (около 19 часов, как и указано в уведомлении на его проведение) и трижды судимый за разбой и грабеж свидетель Урлов внимательно прочитал полученную листовку. В отличие от подавляющего большинства российских заключённых, после своих трёх отсидок Урлов не обиделся на сотрудников милиции, а, напротив, стал относиться к ним лучше (как он сам заявлял в судебном заседании 14 декабря 2009 года). Поэтом фраза «ментов к стенке» его шокировала, и, полный обиды за милиционеров, он побежал в ОМ-4 УВД по г. Тюмени. Почему я говорю «побежал»? Да потому что, по протоколу объяснения, данного им в ОМ-4 (л.д. 28, т.1) объяснение он начал давать уже в 19 часов 30 минут. Учтём, что от Центральной площади г. Тюмени до ОМ-4 (улица Горького) минут 20 ходьбы, а ведь Урлову нужно было там ещё объяснить дежурному, чего он хочет, должны были выделить сотрудника для взятия объяснения, а это всё дело не двух минут. Следовательно, Урлов в милицию действительно направился практически бегом. Вероятно, так на него повлияло содержание листовки: в другом объяснении от 18 ноября 2009 года (л.д. 58, т.1) рецидивист Урлов практически не имеющий образования (он сам это сказал в суде 14 декабря), от шока даже начинает выражаться языком не меньше чем доктора юридических наук: «я полностью воспринял её [листовки] содержание и смысл, как открытый призыв к осуществлению насильственных действий в отношении сотрудников милиции из Центра Э, способных повлечь тяжкие последствия, поскольку в данной листовке содержались призывы к ликвидации Центра Э любыми способами, в том числе насильственными». Вот что крамольные листовки творят с людьми!
В ОМ-4 массовое помрачение сознания продолжилось. Капитан Забокрицкий, бравший у Урлова объяснение, не обратил внимания на то, что Урлов говорит, что подошёл на Центральную площадь в 19-15! Если бы это было правдой, то в этом случае Урлову, чтобы начать давать объяснение в 19-30, пришлось бы в ОМ-4 не бежать, а просто телепортироваться, ведь на Центральной площади он успел послушать речи, посмотреть сценки и фаершоу, получить листовку, и только после этого, согласно его объяснению, пошёл в милицию. Так что объяснить эти чудеса можно только тем, что Забокрицкому тоже что-то затмило разум. Тем более, что он ещё и изъял у Урлова листовки «в соответствии со статьей 27.10 КоАП РФ» (л.д. 29, т.1), а протокол об административном правонарушении, необходимый при этом по закону, составить забыл. Но всё же объяснение капитан получил и листовку у Урлова изъял. Правда, в рапорте начальнику ОМ-4 полковнику Стрехнину (л.д. 27, т.1) Забокрицкий почему-то написал, что Урлов обратился в ОМ-4 около «20 часов», а не в 19-30, как указано в им же составленном протоколе объяснения. Ну тут понятно — опять помрачение сознания. Эпидемия какая-то. Добавим ещё, что следствию снова очень повезло: капитан Забокрицкий оказался таким же прозорливым как Урлов и в рапорте пишет, что «изъяты листовки, содержащие призывы экстремистского характера». Прямо никаких экспертиз не нужно с такими капитанами. Даже не написал «предположительно экстремистского характера». Сразу «экстремистского».

Затем в реальности, конструируемой обвинением, начинают происходить настоящие чудеса. Забокрицкий упаковал две листовки и одну газету «Трудовая Тюмень» в прозрачный файл и запечатал его печатью ОМ-4 (л.д. 29, т.1). С первого взгляда определив в листовках экстремизм, капитан отправил файл в Центр по противодействию этому самому экстремизму (л.д. 25, т.1). Там сотрудники этого центра проявили паранормальные способности и оценили содержимое файла, даже не вскрывая его (во всяком случае, в деле нет никаких протоколов вскрытия). Применение паранормальных способностей позволило выяснить, что пакет нужно отправить в ФСБ. Отправили (л.д. 24, т.1).
В ФСБ составили отдельное поручение найти лиц, распространявших на митинге листовки «Долой политические репрессии! Ментов к стенке» и «Пушкин тоже экстремист» и газету «Трудовая Тюмень» и получивших их (л.д. 32, т.1). Кроме того, отправили, опять не вскрывая (протоколов вскрытия в деле нет), тот самый прозрачный файл на исследование в ТюмГУ. Следует понимать так, что в ФСБ паранормальные способности тоже обычное явление и сотрудники этой уважаемой службы видели содержимое пакета насквозь и без всяких вскрытий.
Уже 11 ноября на отдельное поручение поступил ответ, в котором содержались полные данные всех организаторов митинга, включая их отношения с различными общественными движениями. И, конечно, домашние адреса. Казалось бы, раз было поручение найти лиц, распространявших листовки, нужно бы сначала спросить у организаторов митинга, кто, собственно, на акции этим занимался. Кому знать, как не им? Но тут, вероятно, опять вступило в игру заразное помрачение сознания. И о необходимости найти и допросить организаторов митинга просто забыли. Занялись более важными вещами.

Не буду утомлять слушателей перипетиями того, как в ноябре 2009 года следователь Сухарев, то возбуждал, то прекращал, то снова возбуждал уголовное дело по листовке «Долой политические репрессии! Ментов к стенке». Важно то, что 17 ноября из ТГУ, наконец, пришло долгожданное исследование, в котором листовка про «ментов к стенке» объявлялась экстремистской. На следующий же день, 18 ноября, Урлов был вызван в ФСБ и дал объяснение по делу. Обстановка ФСБ, кстати, подействовала на него волшебным образом: он резко изменил свои показания по сравнению с объяснением 30 октября, сразу после митинга (л.д. 58, т.1). Например, он уже не настаивал на том, что пришёл на митинг в 19-15, а сказал что пришёл туда в 18 часов (митинг по уведомлению был заявлен с 18 до 19). Кроме того исчезли странные показания из предыдущего объяснения, что Урлов шёл от остановки «Океан» к остановке «Горсад» через Центральную площадь и потому попал на митинг (попробуйте сами таким маршрутом пройти — несколько странный путь). 18 ноября Урлов уже показывает, что шёл не к остановке «Горсад», а к остановке «Сквер». Действительно, обстановка ФСБ волшебным образом действует на свидетелей. Хотя, казалось бы, первые показания, данные сразу после события — самые правдивые, то тут, согласно версии обвинения, не тот случай.
Кроме того, в рамках взятия этого объяснения следователь Сухарев проявил подлинно паранормальные способности. В конце объяснения он предъявил Урлову для ознакомления те самые две листовки «Долой политические репресии!» и «Пушкин тоже экстремист», а также газету «Трудовая Тюмень». Урлов сообщил, что да, это те самые листовки и газета. В чём же паранормальные способности? А в том, что Сухарев достал все эти материалы из ещё не вскрытого конверта. При понятых конверт из ТюмГУ с этими листовками и газетой был вскрыт лишь 25 ноября, через неделю после взятия объяснений у Урлова (л.д. 1, т.4). То есть, 18 ноября Сухарев усилием воли без понятых достал из конверта материалы, предъявил их Урлову и вложил обратно в пакет. А 25 ноября понятые расписались в том, что «конверт видимых повреждений не имеет». Да, вот такие экстрасенсорные способности у следователей ФСБ, согласно картине реальности, которую, повторюсь, конструирует обвинение.

Затем следствие в лице А.С. Сухарева на протяжении января и февраля допросило нескольких милиционеров, которые показали, что таких листовок на митинге не видели, никаких экстремистских высказываний от участников митинга не слышали. Но поиски авторов крамольной листовки продолжились. 10 февраля «в ходе оперативно-розыскных мероприятий» ФСБ выяснила, что листовку получили Гилев, Агейкин и Тесаловский (л.д. 9, т.5). Агейкина, как мы уже знаем, переписали ещё на митинге, Тесаловский сам отнёс листовку в милицию (там ему не встретилось такого же капитана Забокрицкого, поэтому ни объяснений с не го не взяли, ни протокол изъятия не составили), а вот как нашли Гилева — это, по версии обвинения, видимо, секретные технологии ФСБ.
Всех троих допросили в феврале-марте 2010 года. Все трое показали, что получили ту самую листовку. На Тесаловского, между прочим, при этом снизошёл дух Урлова, допрошенного там же в ФСБ тремя месяцами раньше: на вопрос «воспринимали ли вы смысл листовки» он ответил дословно длинной и сложной фразой Урлова «я воспринял её содержание и смысл как призыв к насильственным действия в отношении сотрудников милиции из Центра Э, способных повлечь тяжкие последствия, поскольку в данной листовке содержались призывы к ликвидации Центра Э любыми способами, в том числе насильственными». Когда Тесаловского допрашивали в суде 14 декабря, дух Урлова из него уже ушёл, поскольку Тесаловский описывал содержимое листовки совсем другими словами, более обычными.
У Агеева и Гилева осуществили выемку листовок «Долой политические репрессии! Ментов к стенке!», которые им дали злобные экстремисты. Как и положено, следователь Сухарев описал в протоколе выемки содержимое листовок. Приложены к протоколам и сами листовки. Правда, тут незадача — протоколы осмотров не совпадают с самими листовками. Например, в листовке Агейкина (л.д. 16, т.4) слово «тюменский» везде написано с маленькой буквы (то есть, это уже из второй партии листовок Кутузова), а в протоколе осмотра Сухарев везде пишет его с большой. Кроме того, в листовке есть целых две картинки с надписями, а Сухарев в своём подробнейшем описании листовки о них умалчивает. То же самое и с листовкой Гилёва (л.д. 23 и 25, т.4). Кто-нибудь мог бы подумать, что Сухарев на самом деле даже не смотрел на эти листовки, а просто скопировал уже существующий на его компьютере с 25 ноября 2009 года (вскрытие конверта из ТГУ) текст, но обвинение не может в таком заподозрить следователя ФСБ, а потому, видимо, считает это технической ошибкой, которую Сухарев идентично воспроизвёл в двух выемках, которые разделяет более двух недель времени.
Кстати, свидетеля, которого, казалось бы, было найти легче всего — сотрудницу центра «Э» Кузнецову — нашли и допросили только в июне 2010 года, через несколько месяцев после остальных свидетелей. Секретные технологии ФСБ не позволили найти работника дружественного подразделения МВД раньше, чем штатских.

Дали сбой секретные технологии и в поиске организаторов митинга. Несмотря на то, что их полные данные (всех пятерых) были установлены, как уже говорилось, ещё 11 ноября, но вызвать их на допрос всё никак не получалось. Более того, 18 марта следователь Сухарев в своём Постановлении о приостановлении уголовного дела пишет, что «обеспечить явку и допросить в качестве свидетелей Кутузова, Постникова и Савелкова нельзя, потому что они за пределами Тюменской области, а Слободчиков и Фахретдинова — потому что они не установлены по адресу регистрации» (л.д. 68, т.1). Возникает, конечно, вопрос, что мешало найти Кутузова, Постникова и Савелкова в других городах РФ, если они куда-то уезжали или что мешало подождать, пока они вернутся и допросить их тут же. Уж Кутузов-то, по крайней мере, точно всё время предварительного следствия работал на своём обычном месте — в Тюменском госуниверситете и никак не мог уезжать куда-то надолго, разве что на выходные и праздники. Фахретдинов, «не установленный по месту регистрации», зарегистрирован и проживает в квартире по улице Луначарского не менее 15 лет, и зимой-весной 2010 года никуда не выезжал. Злопыхатели могли бы сказать, что ФСБ просто не стремилась найти и допросить организаторов или реальных участников митинга, потому что один из них уже был назначен виновным, но обвинение опять же не может заподозрить ФСБ в таком странном поведении и потому, вероятно, оправдывает «невозможность» найти организаторов новым приступом помрачения сознания. Гилева, фигуру непубличную, найти не составило труда, а вот организаторов митинга, активно участвующих в политической и общественной жизни города, «засвеченных» в СМИ — не получилось. Ну, бывает.

Приступ помрачения, впрочем, прошёл меньше чем через месяц и наступил, наоборот, приступ великой прозорливости. Когда 18 марта следователь Сухарев приостанавливал предварительное следствие по уголовному делу за невозможностью установить обвиняемого, он просил своё начальство провести оперативно-розыскные мероприятия, направленные на установление загадочного экстремиста. И 13 апреля его нашли! В письме «О результатах оперативно-розыскной деятельности» (л.д. 74, т.1) подписавший его начальник РУ ФСБ Пахомов и исполнитель В.В. Матвеев пишут, что в ходе оперативно-розыскных мероприятий установлено что крамольную листовку изготовил и распространил Кутузов. Суть оперативно-розыскных мероприятий не поясняется. Вряд ли делом занимался лично Пахомов, так что за загадочные «оперативно-розыскные мероприятия» следует похвалить В.В. Матвеев. Это он после полугода бесплодных поисков внезапно, будто при помощи телепатии, определил, что искать нужно у экстремиста Кутузова. Правда, что мешало такому прозорливому оперативнику, как Матвеев, найти Кутузова раньше — совершенно непонятно.

На следующий же день, 14 апреля, у Кутузова провели обыск совместными силами ФСБ и центра «Э». Понятыми при обыске обычно привлекают соседей (так было и при обыске у Кутузова в рамках прошлого уголовного дела), но тут случай особый, и оперативники привезли понятых с собой. Это были студенты-юристы, которые по просьбе сотрудников ФСБ забросили учебный процесс ради того, чтобы побыть понятыми. Кто-то сказал бы, что это подозрительное стремление следствия к тому, чтобы понятые были «своими», а обвинение скажет - «плодотворное сотрудничество ФСБ и студенчества».
Нашли большое количество литературы, а в шкафу для полотенец в прихожей — те самые листовки (мы же помним, что в приступе безумия Кутузов их туда спрятал и хранил больше полугода, прямо как Гилев). Кутузов, правда, написал в протоколе, что не вся изъятая печатная продукция принадлежит ему, но это у него наверняка была «линия защиты». Нашли и диск, который всё в том же приступе безумия Кутузов записал и потом им любовался, записали его скопом в стопку из 104 других дисков.
Потом в тот же день Кутузова успешно опознали Гилев и Урлов. Правда, они почему-то дружно нафантазировали, что в день митинга у него была причёска «хвост» (хотя это не соответствует действительности), но это, скорее всего, просто продолжение загадочных помрачений сознания.

Кутузова отправили на 48 часов в изолятор, а потом пошло предварительное следствие.
Уже 19 апреля следователь Сухарев снова проявил паранормальные способности. С 9 часов 05 минут до 12 часов 30 минут (л.д. 13, т.3), то есть, за 3 часа 25 минут он умудрился при помощи двух понятых произвести тщательный осмотр изъятых при обыске у Кутузова листовок, журналов, книг, брошюр, плакатов, транспарантов, дискет, двух мобильных телефонов и самое главное — содержимого 104 компакт-дисков! Даже если предположить, что осмотр каждого диска занимал ровно две минуты, то уже получается три с половиной часа, а ведь ещё остальные предметы нужно было осмотреть. Так что выходит, что следователь Сухарев осматривал содержимое нескольких дисков в минуту, работая со скоростью, недоступной простым смертным.
Отметим ещё, что в процессе осмотра дисков следствию снова (как и во многих других аспектах этого дела) улыбнулась неимоверная удача. Первый диск, выбранный наугад следствием из 104 других, никакой информации, имеющей значение для уголовного дела, не содержал, а вот уже вторым диском в ходе осмотра оказался (л.д. 19, т.3) как раз тот самый CD-диск с макетами крамольной листовки, записанный обезумевшим Кутузовым в октябре 2009 года (причём никаких надписей на нём не было, то есть, он точно выбирался наугад). Этот диск был, единственным, который заинтересовал следствие и попал в вещественные доказательства. Теория вероятностей говорит: вероятность того, что среди первых двух предметов, выбранных случайным образом из ста четырёх, окажется один заранее помеченный, составляет меньше двух процентов, то есть, менее чем один шанс из пятидесяти. Для большинства научных целей события с таким уровнем вероятности считаются просто невероятными. Но какой же следователь ФСБ, если ему не сопутствует фантастическая удача?

Вообще, в ходе следствия следователь ФСБ Сухарев периодически совершал несколько странные поступки, которые иной человек мог бы принять за стремление скрыть детали дела от глаз общественности, — выносил Кутузову подписку о неразглашении, которую потом отменял суд, запрещал защите фотографировать экспертизы при ознакомлении с ними, месяцами держал у себя изъятые компьютеры, не производя их осмотр и так далее. Но, вероятно, по версии обвинения, это всё объясняется той же причиной, что и прочие странности этого дела.
Ну а затем следствие было завершено и дело направлено в суд. По версии обвинения, без каких-либо нарушений, как нам в судебном заседании уже пояснил старший помощник прокурора Капеко. Дальнейшее уважаемый суд мог видеть собственными глазами и слышать собственными ушами.

Вот такую картину реальности нам представляет обвинение. В ней едва ли не каждый персонаж, начиная с подсудимого, действует нелогично, иррационально и вопреки своим интересам, а зачастую — вопреки законам природы. Из материалов дела вырисовывается совершенно абсурдная картина, достойная пера Франца Кафки или Виктора Пелевина. Я предоставляю суду и публике самостоятельно оценить, чья интерпретация материалов дела реалистичнее и правдоподобнее — со стороны обвинения или со стороны защиты.

Спасибо, я закончил.

Слово адвоката Ладина в прениях было весьма объёмным, поэтому прикрепляю его сюда в виде PDF-файла. Вот начало:
Уважаемый суд, уважаемые участники процесса, уважаемая публика, присутствующая в зале!
Свою речь в защиту Кутузова Андрея Борисовича хочу начать теми же словами, какими Защита начала судебное следствие – «Правду говорить легко». Однако, после судебного следствия хочу добавить – «Лгать и фальсифицировать очень тяжело». Как выяснилось в ходе судебного следствия, когда Защита неоднократно обращала внимание суда на несоответствие доказательств обвинения, протоколов следственных действий фактическим обстоятельствам дела, а в некоторых случаях и на факты прямой фальсификации, невозможно сфабриковать материалы дела таким образом, чтобы это хотя бы внешне выглядело приемлемо и благовидно.

Основополагающая линия Защиты – это открытое и достоверное обнародование всех фактов, касающихся уголовного преследования А. Б. Кутузова. В пику этому орган предварительного расследования, в лице РУ ФСБ по Тюменской области пытался всячески скрыть и замолчать все факты, касающиеся этого уголовного дела. Руководитель следственной группы – старший следователь РУ ФСБ России по Тюменской области Сухарев А. С. вынес постановление об избрании в отношении Кутузова А. Б. подписки о неразглашении, и даже после того, как мной было вручено ему постановление Конституционного суда РФ о незаконности данной подписки она (подписка) не была отменена, в связи с чем Защите пришлось обжаловать незаконные действия органа предварительного расследования в суд, (в порядке ст. 125 УПК РФ) и только по решению суда незаконное постановление было отменено.

Выслушав речь Обвинения, я с удивлением обнаружил, что никакого анализа доказательств, исследованных в ходе судебного следствия, проведено не было. Имело место лишь перечисление протоколов, составленных органами предварительного расследования. Даже оценка показаний свидетелей, допрошенных в ходе судебного заседания, не имела ничего общего с фактическими показаниями, которые мы услышали в суде.

Кроме того, хотелось бы напомнить, что в соответствии со ст. 75 УПК РФ подлежат доказыванию следующие обстоятельства:
1. При производстве по уголовному делу подлежат доказыванию:
1) событие преступления (время, место, способ и другие обстоятельства совершения преступления);
2) виновность лица в совершении преступления, форма его вины и мотивы;
3) обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого;
4) характер и размер вреда, причиненного преступлением;
5) обстоятельства, исключающие преступность и наказуемость деяния;
6) обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание;
7) обстоятельства, которые могут повлечь за собой освобождение от уголовной ответственности и наказания;
8) обстоятельства, подтверждающие, что имущество, подлежащее конфискации в соответствии со статьей 104.1 Уголовного кодекса Российской Федерации, получено в результате совершения преступления или является доходами от этого имущества либо использовалось или предназначалось для использования в качестве орудия преступления либо для финансирования терроризма, организованной группы, незаконного вооруженного формирования, преступного сообщества (преступной организации).
(п. 8 введен Федеральным законом от 27.07.2006 N 153-ФЗ)
2. Подлежат выявлению также обстоятельства, способствовавшие совершению преступления.
Фактически не одно из этих обстоятельств либо не было исследовано Обвинением вообще, либо было исследовано не надлежащим образом, не в полном объёме. И это вполне объяснимо – без анализа доказательств это сделать невозможно.

Защита представит анализ доказательств, рассмотренных в ходе судебного заседания из которого будет видно а) Кутузов не изготавливал и не распространял инкриминируемую ему листовку, данная листовка является фальсификацией; б) совокупность тех действий, которое Обвинение вменяет Кутузову, не образуют состав преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 280 УК РФ...

Преамбула
Уважаемый суд, уважаемые участники судебного заседания, уважаемая публика. Пришло время в Последнем слове мне сказать, что именно из предъявленного мне обвинения, я признаю, в чем виновен, а в чем не соглашаюсь с обвинением.
Прежде всего, я ещё раз заявляю, что виновным себя не признаю полностью и считаю, что в моих действиях нет ни состава, ни события преступления, предусмотренного ст. 280 УК РФ. Я не совершал преступления, поэтому я не прошу суд проявлять ко мне снисхождение.
Я ни в чём не раскаиваюсь, ни перед кем не приношу своих извинений, и если и прошу суд, то лишь об одном: вынести оправдательный приговор в отношении меня и вынести частные определения по факту совершения целого ряда уголовно наказуемых деяний в период предварительного следствия, по поводу которых уже были сделаны ходатайства и заявления в следственные органы.
Политический характер дела
Итак, меня обвиняют по части 1 статьи 280 УК РФ - «Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности». Хотел бы прежде всего сказать несколько слов о самом российском «антиэкстремистском» законодательстве и о понятии «экстремизм». Это слово появилось в нашем юридическом лексиконе не так давно. И я поясню почему.

Сейчас практически по всему миру происходит масштабное сворачивание социальных гарантий, ликвидация так называемого «государства всеобщего благосостояния», которое обеспечивало хотя бы относительную социальную стабильность всю вторую половину XX века. И Россия здесь «впереди планеты всей», особенно последние десять лет. Все мы знаем и видим, что в нашей стране последовательно уничтожаются доступное здравоохранение, общественный транспорт, образование. Это объясняют необходимостью «оптимизировать расходы», как бы «затянуть пояса и всем вместе пережить тяжёлые времена». При этом децильный коэффициент, отражающий разницу в доходах между самыми богатыми и самыми бедными, в России постоянно растёт и на начало 2010 года эти доходы различались в 17 раз — больше, чем даже в США. То есть, пояса приходится затягивать не всем, а только тем, кто и так в неблагополучном материальном положении.
Нет ничего странного в том, что в такой ситуации в стране появляется социальная напряжённость. Социальные гарантии ликвидируются, растёт безработица, имущественное расслоение неимоверное: было бы удивительно, если бы этой напряжённости не было. Однако, вместо того, чтобы задуматься о причинах социальных волнений, российская бюрократия занимает позицию страуса, прячущего голову в песок и попросту объявляет (явно или между строк) любую критику и любую борьбу за свои права — «экстремизмом», пользуясь лингвистической и юридической расплывчатостью этого понятия. «Экстремистские» статьи в УК и ФЗ-114 «О противодействии экстремистской деятельности», на мой взгляд, намеренно оставляют определение «экстремистской деятельности» чрезмерно широким, чтобы под него попадало любое «инакомыслие». Об этом я ещё скажу ниже.
Итак, чем мощнее идёт наступление государства и крупных корпораций на общество, чем больше у людей отнимают прав — тем сильнее «борьба с экстремизмом». В этой связи показательно, что Департамент по противодействию экстремизму при МВД России был создан именно в «кризисном» 2008 году, когда мировая экономика трещала по швам, а вместе с ней — и российская. Причины снова экономические — чем хуже людям жить, тем более вероятны волнения и недовольство существующей властью. А чтобы подавлять недовольство, нужна политическая полиция. Такой полицией и стал так называемый «центр Э».

Таким образом, «антиэкстремистские» подразделения правоохранительных органов и само юридическое понятие «экстремизм» порождены совершенно ошибочным представлением о природе процессов в обществе. По логике российской бюрократии, недовольство властью и социальное напряжение — это продукт деятельности отдельных «экстремистов», маргиналов и диверсантов. Достаточно их изловить и нейтрализовать при помощи разнообразных «специальных» отделов МВД и ФСБ, и тут же настанет мир и благодать, а население страны мгновенно примирится и с имущественным расслоением и с тем, что государство сняло с себя все возможные обязательства по отношению к собственному народу.
Между тем, вся история человечества показывает, что социальное напряжение порождают не мифические «экстремисты», а объективное историческое развитие общества. В случае с Россией конца XX — начала XXI веков основной причиной социального напряжения являются действия самой власти, о которых я уже говорил. Чтобы уничтожить это напряжение, власти нужно либо кардинально поменять свою политику, либо фактически начать войну с населением страны. Пока, к сожалению, мы видим, что доминирует второй вариант. Это подтверждается и всё увеличивающимся финансированием центров «Э» при сокращении финансирования всей остальной милиции (полиции). Численность внутренних войск уже превысила численность армии, причём вооружают их, в том числе, водомётами для разгона демонстраций.
В этих условиях понятие «экстремизма» фактически используется в узких кастовых интересах властвующей «элиты», защищает её от любой критики. Никто не станет судить за «экстремизм» Владимира Путина, который порой позволяет себе очень резкие высказывания. При этом любой критик существующей ситуации всегда находится под угрозой возбуждения уголовного дела за свои слова. «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку». А точнее, «закон на стороне того, у кого сила и власть».

Обвинение по моему делу, фактически, не скрывает такого положения вещей. Прокуратура считает, что даже само по себе мнение гражданина, согласно которому «деятельность центров «Э» Департамента по противодействию экстремизму МВД РФ нарушает права граждан», - это уже «доказательство, подтверждающее обвинение в совершении публичных призывов к осуществлению экстремистской деятельности».
Действительно, на страницах 4 и 7 обвинительного заключения читаем: «Доказательствами, подтверждающими обвинение Кутузова А.Б. в совершении публичных призывов к осуществлению экстремистской деятельности, то есть преступления, предусмотренного ч.1 ст. 280 УК РФ, являются:
… показания подозреваемого Кутузова А.Б. от 11 октября 2010 года, из которых следует, что целью, проведённого 30 октября 2009 года митинга, являлось выражение требований о закрытии и расформировании центров «Э», поскольку, по его мнению, деятельность центров «Э» Департамента по противодействию экстремизму МВД РФ нарушает права граждан Российской Федерации».
Считать что центр «Э» нарушает права граждан — уже преступление или как минимум приготовление к нему. Так считает обвинение. 12 января представитель государственного обвинения спросил меня в судебном заседании «Вы выступали на митинге против центров Э - то есть, против государственной власти?» Абсурд очевиден. Во-первых, даже если я и выступаю против государственной власти (например, критикую её) — это моё право иметь своё мнение и высказывать его. Во-вторых, чисто логически выступление за расформирование центров «Э» совсем не означает автоматически требования упразднить государственную власть. Более того, в России есть множество вполне государственнических движений, партий и общественных деятелей, которые требуют отменить «антиэкстремистское» законодательство и расформировать центр «Э», но при этом ничего не имеют против государственной власти как таковой. А вот факт сращивания в сознании обвинения центров «Э» и государственной власти — очень показателен.

Фактически, отметается любая возможность критики. Что-то не нравится — предатель. Критикуешь — экстремист. Любые неурядицы в обществе объявляются «происками врагов», внешних или внутренних. Это, конечно, гораздо удобнее и проще, чем искать подлинные причины проблем и решать их. Вот только слишком уж напоминает худшие страницы истории Советского Союза, повторяющиеся как фарс. Неудивительно, что многие эксперты считают «экстремистские» статьи УК просто «переизданием» статей 70, 190.1, 142 и 227 Уголовного кодекса РСФСР, предусматривавших уголовную ответственность за «антисоветскую агитацию и пропаганду».

Когда специалист Куниловская излагала в судебном заседании 21 февраля свой анализ научной состоятельности экспертизы госпожи Мочаловой, государственный обвинитель Капеко задал ей странный вопрос. Он спросил «А знает ли ректор Чеботарев о том, чем вы тут занимаетесь?». Оставлю в стороне форму этого вопроса — очевидное давление на специалиста. Но вот что было дальше. Куниловская вполне логично ответила, что не извещает ректорат о всех своих делах за пределами университета, что иногда, например, выполняет переводы для администрации области и тоже об этом никого не извещает. Обвинитель Капеко на это сказал: «Ну, администрация области это одно, а Кутузов — другое». Эту фразу невозможно понять иначе, кроме как утверждение, что Кутузов уже заведомо является преступником и экстремистом, помогать которому — дело предосудительное и опасное. Ведь он критикует структуры власти, а это, как мы выяснили, по мнению обвинения — уже преступление.

Естественно, подобная позиция обвинения нарушает Конституцию РФ (как минимум, ст. 2 и 29) и все мыслимые международные соглашения о правах человека. Впрочем, хочу порадовать (а может, и разочаровать) обвинение и другие структуры, борющиеся с «экстремизмом». При той политике в области образования, которую ведут наши правительственные структуры, лет через десять у них исчезнет работа, потому что никаких «экстремистов» не будет: школы и университеты просто перестанут выпускать людей, способных адекватно и критически оценивать окружающую действительность. Останется только промывание мозгов казённым патриотизмом да средневековый «синтез магии и науки», подобный тому, что в суде продемонстрировала эксперт обвинения Усова.

В целом, обвинение составлено таким образом, что я был поставлен перед необходимостью доказывать свою невиновность. В обвинительном заключении содержится множество указаний на мою «слишком активную» (при этом не содержащую никаких нарушений закона) гражданскую позицию. Всё вышеизложенное говорит о политическом, заказном характере моего уголовного дела. Фактически, меня судят не за распространение какой-то листовки (все прекрасно понимают, что я её не распространял), а за то, что я посмел слишком активно критиковать политику нынешней власти, да при этом ещё и не присоединился к какой-нибудь «респектабельной» партии, а честно заявляю о том что по политическим убеждениям я либертарный коммунист (анархо-коммунист). На всякий случай ещё раз напоминаю суду и обвинению, что само по себе наличие у человека таких взглядов и их распространение не преследуется даже по репрессивному российскому законодательству.

Преследование по политическим мотивам подтверждается и словами помощника прокурора области А.М. Капеко в его комментарии газете «Комсомольская правда». Он говорит: «Кутузов стоит на твердых позициях анархиста, отрицает само государство, при этом ему ничего не мешает работать в государственном учреждении, в Тюменском госуниверситете и 1 и 15 числа каждого месяца получать от государства зарплату». Это единственное, что Капеко высказал в качестве позиции обвинения — Кутузов анархист, и этого достаточно.
В порядке полемики напомню, что вообще-то у государства «своих» денег нет по определению, и зарплату я получаю от общества, которое вкладывает деньги в образование посредством налогов. Тем более, большую часть доходов современных российских университетов составляет плата студентов за обучение.
Кроме того, невозможно жить в этом социуме и не взаимодействовать так или иначе с государством. Критическое отношение к государственным институтам не означает немедленного ухода в тайгу к медведям. Может быть, старший помощник прокурора Капеко удивится, но я ещё хожу в как бы «государственные» поликлиники, пользуюсь как бы «государственным» общественным транспортом (какой остался) и у меня есть паспорт, выданный государством. Нельзя жить в обществе и быть полностью свободным от него. Тем более, я никогда не призывал к немедленной отмене государства, хотя, безусловно, считаю, что его роль в жизни общества должна постепенно уменьшаться и заменяться институтами низовой самоорганизации людей.
Позиция международного сообщества
Как я говорил выше, российское «антиэкстремистское» законодательство чрезвычайно расплывчато и позволяет крайне широкие трактовки того, что является «экстремизмом». Обращаю внимание суда и публики на то, что это не моё частное мнение. Оно поддержано, например, Комитетом по правам человека при Организации Объединённых наций. В том, что я буду говорить дальше, я частично опираюсь на статью Айдара Рустэмовича Султанова «Проблемы применения норм законодательства о противодействии экстремизму», опубликованную в журнале «Российская Юстиция» №9, 2010.

Итак, Комитет по правам человека, действующий на основании Международного пакта о гражданских и политических правах, рассмотрев пятый периодический доклад Российской Федерации (CCPR/C/RUS/2002/5) ещё 6 ноября 2003 года принял «Заключительные замечания Комитета по правам человека ООН по докладу Российской Федерации». В пункте 20 данных замечаний Комитет выразил озабоченность тем, что определение «экстремистской деятельности» в федеральном законе от июля 2002 г. «О противодействии экстремистской деятельности» слишком расплывчатое и не защищает граждан и организации от риска его произвольного толкования. Комитет рекомендовал пересмотреть указанный закон с целью большей конкретизации понятия «экстремистской деятельности», чтобы исключить любую возможность произвольного толкования, и уведомить заинтересованных лиц о том, за какие именно действия они будут подлежать уголовной ответственности.
В 2009 году Комитет по правам человека рассмотрел шестой периодический доклад Российской Федерации (CCPR/C/SR.2681) и принял заключительные замечания, в которых вновь обратил внимание на Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности».
С учётом наличия многочисленных сообщений о том, что законы об экстремизме используются против организаций и отдельных лиц, критикующих правительство, Комитет выразил сожаление в связи с тем, что определение «экстремистской деятельности» в Федеральном законе «О противодействии экстремистской деятельности» осталось расплывчатым, допускающим произвольный подход к его применению, а также в связи с тем, что вследствие внесённых в этот Закон в 2006 году изменений некоторые формы диффамации государственных должностных лиц объявлены актами экстремизма.
Комитет выразил обеспокоенность тем, что некоторые положения статьи 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности» включают меры, не предусмотренные в Уголовном кодексе, а также тем, насколько свободным образом трактуется судами определение «социальных групп» в сторону обеспечения защиты государственных органов и должностных лиц от «экстремизма». В моём деле мы также видим, что первоначально следствие пыталось найти в моих действиях признаки «разжигания ненависти по отношению к социальной группе «милиция»», что видно и в экспертизах со стороны обвинения.
Комитет подтвердил свою ранее сформулированную рекомендацию (CCPR/CO/79/RUS, пункт 20) о том, что России следует пересмотреть Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности», с тем чтобы сделать определение «экстремистской деятельности» более точным и тем самым исключить любую возможность его произвольного применения, и рассмотреть вопрос об отмене поправок 2006 года. Кроме того, при определении, является ли письменный материал «экстремистской литературой», России следует принять все меры по обеспечению независимости экспертов, на заключениях которых основываются решения судов, и гарантировать право обвиняемого на контрэкспертизу с привлечением альтернативного эксперта. В моём деле всё вышло с точностью до наоборот — о независимости экспертов обвинения говорить не приходится (большая часть из них работает в той же Федеральной Службе Безопасности, что и следователь Сухарев), контрэкспертизы защите пришлось делать самостоятельно в виде внесудебных исследований, а на все ходатайства следствию и суду о назначении независимой экспертизы был получен отказ.
Комитет по правам человека также рекомендовал дать определение понятию «социальная группа» таким образом, чтобы оно не включало органы государства или государственных должностных лиц. И действительно, судя под динамике «антиэкстремистских» уголовных дел, складывается ощущение, что самая преследуемая и бесправная социальная группа в России — это правоохранительные органы и государственные структуры. Невольно задаёшься вопросом, почему они ощущают себя жителями крепости, окружённой врагами. Не потому ли, что они сами возвели вокруг себя стены от собственного народа, которому обязаны служить?

Кроме того, обращаю внимание суда и публики на то, что той же позиции, что Комитет по правам человека ООН, придерживается и Европейский суд по правам человека. Таким образом, мнение международных структур о несостоятельности и несовершенстве российских «антиэкстремистских» законов подтверждает мой тезис о том, что формулировки этих законов неконкретны и расплывчаты, а это даёт возможность власти использовать их против своих политических оппонентов, подобно «антисоветским» статьям УК в СССР. Это произошло и в моём случае. Таким образом, в моих действиях нет состава преступления, даже если допустить, что я действительно раздавал инкриминируемые мне листовки.
Кто общество?
В моём деле нет потерпевших. По версии обвинения, я как бы совершил преступление по отношению не к конкретному индивидууму, а ко всему обществу в целом. В своей речи в прениях помощник прокурора Капеко особо упирал на «общественную опасность» якобы совершённого мой преступления.
Но где же возмущённое общество, которое я, якобы, оскорбил или иначе нанёс ему ущерб? Где публицисты, оправдывающие это уголовное дело в своих статьях? Где массовые иски от оскорблённых граждан? Где, в конце концов, в суде публика, которая осознала общественную опасность моего преступления и следит за тем, чтобы меня наказали по всей строгости закона? Всего этого нет. Если, конечно, не считать возмущённой публикой тех скрывающих лица «статистов», которых в нарушение закона проводили в зал суда в течение трёх первых заседаний. Но что-то мне подсказывает, что они присутствовали здесь не по своей воле.

Наоборот — общество различными способами выражает мне свою поддержку. Более шестисот подписей собрала выложенная в Интернете петиция. Её авторы требуют прекратить уголовное преследование в отношении меня и провести внутреннее расследование в РУ ФСБ по Тюменской области и в Центре противодействия экстремизму при ГУВД Тюменской области. Среди подписавшихся — тюменцы и жители других городов, люди самых разных профессий. Это — оскорблённое общество?
За время следствия и суда прошло не менее 15 публичных мероприятий в мою поддержку. Это митинги, пикеты, концерты. География: Тюмень, Москва, Уфа, Калуга, Пермь, Екатеринбург, Ижевск и даже Франция (возле университета Сорбонны прошёл пикет). Это — оскорблённое общество?
Все новости о судебных заседаниях по моему делу на тюменских новостных интернет-порталах вызывают большое число комментариев. В подавляющем большинстве из них авторы выражают очень критическое отношение к обвинению и поддерживают меня. Не буду чрезмерно удлинять последнее слово их цитированием — всё это можно легко найти, например, на новостных сайтах 72.ru и nashgorod.ru. Это — оскорблённое общество?
Государственное обвинение требует лишить меня права преподавать на два года (на неясном основании). При этом мои коллеги-преподаватели и студенты очевидно не разделяют мнение обвинения, поддерживают меня и подписывают открытое письмо, в котором говорят, что судебный процесс носит откровенно карательный характер. Они не считают, что меня нужно лишать права преподавания и что я вообще в чём-то виновен. Может быть, это оскорблённое общество? Или, может быть, помощник прокурора Капеко лучше знает, кто должен преподавать, а кто нет, чем профессиональный коллектив?

Так кто же у нас общество, для которого я, якобы, опасен — прокуратура и ФСБ или все поддерживающие меня люди? Почему то самое общество ясно видит фальсифицированность и политический, заказной характер этого дела, а обвинение упорно закрывает на это глаза и продолжает защищать общество от него самого, хотя общество его об этом не просило, а совсем наоборот — требует закрыть уголовное дело?
После того, как 1 марта обвинение попросило назначить мне в виде наказания два года реального лишения свободы, одна из моих знакомых (молодая мать) сказала: «Я не хочу больше рожать в этой стране». Неудивительно — мало кто из разумных людей захочет, чтобы его дети жили в стране, в которой человека могут отправить за решётку по очевидно сфальсифицированному обвинению, несмотря на многочисленные публичные протесты. Вот так обвинение «защищает интересы общества».
Нарушение принципа публичного разбирательства
Поскольку в основу всего уголовного дела положена фальсификация, неудивительно, что в ходе следствия и судебного процесса постоянно нарушался принцип публичности.
Это началось ещё с вынесения мне следователем Сухаревым подписки о неразглашении, которая позже была отменена судом, и продолжилось в виде постоянных ограничений прав защиты на фотографирование экспертиз или иное участие в следственных действиях, не запрещённое законом. Подобная позиция следствия может объясняться только нежеланием раньше времени расставаться с компрометирующими само следствие материалами.

Нарушение принципа публичности, к сожалению, продолжилось и в суде. В течение трёх первых заседаний по моему делу — 14 декабря 2010 года, 12 января и 20 января 2011 года — в зал незаконно с нарушением режима проводили подставную публику — по всей вероятности, сотрудников правоохранительных органов. Назовём её «статисты». Их целью было максимально уменьшить количество реальной публики в зале суда.
14 декабря «статисты» появились в зале во время обеда, когда суд по регламенту должен был быть закрыт. 12 января помощник судьи Петрова ровно в 9 часов утра лично открыла дверь чёрного хода рядом с залом заседаний и впустила в зал несколько человек из той же компании, что занимала сиденья 14 декабря. 20 января «статисты» неожиданно оказались уже сидящими в зале суда, когда приставы ближе к 10 утра отперли его.
Все эти факты подтверждаются свидетельствами многочисленных очевидцев, жалобами в службу судебных приставов и председателю Центрального суда, а так же заявлениями защиты в судебном заседании.
Незаконным проводом в зал подставной публики были грубо нарушены права граждан на их присутствие в судебном процессе, а мне фактически было отказано в публичном разбирательстве дела. Это прямое нарушение статьи 6 (параграф 1) Европейской Конвенции:
«Каждый в случае спора о... предъявлении ему любого уголовного обвинения имеет право на справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок независимым и беспристрастным судом...»
Сохраняя объективность и к чести суда, отмечаю, что после многочисленных жалоб к четвёртому заседанию суда подобные инциденты, наконец, прекратились.

Ещё раз повторюсь, что все эти нарушения произошли не случайно, а вполне согласуются с предположением защиты о сфабрикованности всего дела. Тот, кто совершил преступление, всегда пытается замести следы и сделать так, чтобы всё было тихо. Это мы и имеем в данном случае.
Вызов свидетеля Сухарева
Однако, всё тайное становится явным, и фальсификация уголовных дел не исключение.
В ходе судебного следствия выяснилось, что нет объективных доказательств совершения мной инкриминируемого преступления, о чем свидетельствует видео-запись митинга, состоявшегося 30 октября 2009 г., а также показания участников и организаторов митинга, которые свидетельствуют о том, что на этом публичном мероприятии я был занят организационно-распорядительными обязанностями, никаких листовок у меня не было в руках. Свидетели со стороны обвинения, которых странным образом «нашло» РУ ФСБ по Тюменской области, также показали, что с моей стороны не исходили публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности. Публичный характер носило моё выступление на митинге, но в нём никакого «экстремизма» никто не выявил.

Соответственно, обвинением была сделана особая ставка на последнее доказательство — компакт-диск, якобы изъятый у меня при обыске 14 апреля 2010. На нём в файле «менты.odt» содержится текст листовки, якобы распространённой 30 октября 2009 г., содержащей призывы к насилию в отношении работников центра «Э».
Но на судебном заседании 17 февраля 2011 г. был заслушан специалист с высшим техническим образованием и опытом работы программистом, который протестировал этот диск и установил, что запись была произведена не до, а после митинга, когда компьютеры и диски, изъятые при обыске, уже два месяца находились у следователя ФСБ по Тюменской области Анатолия Сухарева. Допрошенный в суде, этот специалист показал, что кроме даты в атрибутах файла, которые легко изменить вручную (в них стоит дата 29 октября 2009 года), программа OpenOffice оставляет в свойствах файла свою отметку о дате последнего изменения и распечатки. И согласно этой отметке, файл «менты.odt» был изменён и распечатан 17 июня 2010 года. Следовательно, диск (однократная CD-R болванка) также записан не раньше этой даты.
Кроме того, прямо в зале судебного заседания на ноутбуке специалист выяснил, что диск записан при помощи программы Nero_Burning_ROM. Эта программа работает только под семейством ОС Microsoft Windows. Следовательно, диск был записан на компьютере с установленной операционной системой Windows. Между тем, на обоих моих компьютерах, изъятых при обыске, стоит только операционная система Linux — это отражено даже в протоколах осмотра, которые составляло следствие.

При таких обстоятельствах, естественно, возникла необходимость задать несколько уточняющих вопросов следователю ФСБ А.С. Сухареву, однако суд отклонил ходатайство о вызове в суд в качестве свидетеля следователя, который, судя по всему, сфабриковал уголовное дело. Не был разрешён и вызов в суд понятых, при которых, якобы, осматривался сфальсифицированный диск. Государственное обвинение поддержало этот отказ, тем самым расписываясь в своём категорическом нежелании рассматривать данное дело объективно и беспристрастно. «Пусть в суде происходит всё что угодно, вскрываются любые фальсификации, но допрашивать следователя ФСБ мы не будем ни в коем случае» - так можно описать позицию суда и обвинения.
Более того, старший помощник прокурора Капеко в своём комментарии газете «Комсомольская правда» заявил, что сфальсифицированный компакт-диск — это всего лишь «линия защиты». Совершенно непонятно, что он имел в виду и как защита могла сформировать эту «линию», учитывая, что фальсификация вскрылась прямо в зале суда, на глазах у судьи и государственного обвинения. Этим своим заявлением (и умолчанием о диске в ходе своей речи в прениях) помощник прокурора Капеко лишь показал, что обвинение продолжает просто игнорировать факты фальсификации, даже не пытаясь хоть как-то объяснить их.

То есть, мне фактически было отказано в праве на защиту, несмотря на трижды заявленное устно и письменно ходатайство о вызове в суд свидетеля Сухарева. Суд прямо нарушил требование пункта (d) параграфа 3 статьи 6 Европейской Конвенции, которая гласит:
«Каждый обвиняемый в совершении уголовного преступления имеет как минимум следующие права:... (d) допрашивать показывающих против него свидетелей или иметь право на то, чтобы эти свидетели были допрошены, и иметь право на вызов и допрос свидетелей в его пользу на тех же условиях, что и для свидетелей, показывающих против него ...»
Моё оценочное мнение таково: подобная позиция обвинения и суда по факту является укрывательством преступления, предусмотренного ч.2 ст. 303 УК РФ - «Фальсификация доказательств по уголовному делу».
Отсутствие публичности распространения листовок
Даже если не обращать внимания на прочие странности российских законов об экстремизме и самого моего уголовного дела (о которых уже было или ещё будет сказано), в нём в любом случае отсутствует состав преступления по ч.1 ст. 280 УК РФ.
В ходе судебного слушания обвинение стало рассыпаться, стали явными лжесвидетельства и сфальсифицированные вещественные доказательства. Поэтому, выступая в прениях 1 марта 2011 г., государственный обвинитель уже не стал поддерживать выдвинутое против меня обвинение в публичных призывах к осуществлению насильственных действий в отношении сотрудников центра «Э», как особой социальной группы (оно опровергается социологическими исследованиями защиты). По мнению прокурора Капеко, состав преступления теперь уже формулируется как «публичные призывы к воспрепятствованию законной деятельности органов власти с угрозой применения насилия».
Это означает, что концу разбирательства дела прокурор отказался поддерживать обвинение, в котором содержались призывы к насилию в отношении милиционеров, как особой социальной группы. По закону в случае частичного отказа от обвинения государственный обвинитель обязан заявить об этом суду четко и ясно. В нашем случае, однако, этого не произошло.

Но даже та часть обвинения, которая осталась, не подтверждается материалами дела. Ведь я привлекаюсь к ответственности по ч.1 ст. 280 УК РФ, в которой определяющий квалификационный признак — публичный характер действий. То есть, в состав преступления включаются не любые призывы, но только те из них, которые были выражены публично — в присутствии третьих лиц, либо (если они в письменной форме) в расчёте на ознакомление с ними других лиц.
То есть, чтобы распространение листовок подпало под признаки указанного в статье состава преступления, необходимо было их расклеивать по городу или распространять их в присутствии третьих лиц открыто и гласно, либо совмещать это с публичными речами аналогичного содержания (тем более, что форма митинга вполне позволяет это сделать).
Но государственное обвинение не предъявило доказательств таких моих действий. Ни один свидетель обвинения не подтвердил публичного (в присутствии третьих лиц) распространения мной листовок. Следствие даже не пыталось это доказывать. Таким образом, отсутствует один из квалификационных признаков состава преступления, даже если допустить, что я всё-таки дал подобную листовку свидетелям обвинения.
Подсудимый — сумасшедший?
Тем не менее, хочу заметить, что абсурдной представляется ситуация, при которой человек или некий коллектив распространяют на митинге листовки одного содержания, а с трибуны говорят речи совершенно другого. Если я раздавал людям листовки с призывом «ментов к стенке», почему я не говорил ничего подобного через микрофон? Объяснить это осторожностью нельзя — ведь тогда бы я и эти листовки незнакомым людям не раздавал.
Единственное логичное объяснение — это то, о котором уже говорил мой защитник. Листовки были сфальсифицированы работниками правоохранительных органов, потому что им было нужно обязательно «навесить» на кого-нибудь из тюменских гражданских активистов «экстремистскую» статью. Конечно, им было бы удобнее и легче, если бы «экстремистские»призывы звучали в действительно публичных речах, благо все оппозиционные митинги фиксируются на милицейские видеокамеры. Но никто из ораторов не доставил желающим отчётности оперативникам такого удовольствия. Речь сфальсифицировать нельзя. Поэтому решили сфабриковать «экстремистские» листовки, по мнению фальсификаторов заведомо подпадающие под статьи УК.
Любому разумному человеку ясно, что листовки подобного содержания («ментов к стенке», «разрисовывайте стены центра Э», «бейте стёкла машин») могут только дискредитировать организаторов митинга и тех, кто такие листовки раздаёт. Никакой поддержки населения с ними не заполучить. Раздавать на большом и ответственном митинге подобный абсурд может только сумасшедший. Поэтому, конечно, таких листовок на митинге не было и быть не могло. Разве что в папочках у «сотрудников» в штатском.
Итак, даже события преступления не было.
Банальность зла
Не было раздачи листовок «Долой политические репрессии! Ментов к стенке!», не было их изготовления мною. Полтора года следствия и суда — это огромные бюджетные средства, потраченные на зарплаты следователям и прокурорам, экспертам, оперативникам и судейским работникам. Это тонны израсходованной бумаги и электричества. Наконец, это «мотание нервов» мне, моим родственникам и товарищам, которое вряд ли можно измерить. И всё это крутилось вокруг одной очевидно сфабрикованной листовки.
Весь город понимает, что инкриминируемая мне листовка сфальсифицирована. Это понимают все, кто следил за моим делом в других городах и странах через СМИ и Интернет. Теперь по запросу «ФСБ Тюмень» поисковая система Google на первой же странице выдаёт ссылки с текстами «С помощью РУ ФСБ по Тюменской области государство может быть выпорото публично» и «ещё один ученый может быть осужден по, возможно, надуманным обвинениям ФСБ». Таковы результаты «работы» правоохранительных органов.

Думаю, что сфабрикованность моего дела понимают и представители государственного обвинения и судья, хотя, возможно, никогда в этом не признаются. Очень многих интересует вопрос — как можно обвинять и судить людей по заведомо ложным поводам, просто по приказу сверху. Я не считаю тех, кто сфабриковал это дело, закоренелыми монстрами. Скорее всего, у себя дома, в семье они ведут себя как вполне нормальные люди. А вот на работе становятся лишь винтиками государственной машины, давящей невиновных. Почему так?
Именно это явление американский философ Ханна Арендт назвала «банальностью зла». Это выражение часто звучит последнее время при анализе российской бюрократической системы. Когда ложь, несправедливость, зло возведены в систему, они становятся нормой. Люди приспосабливаются к тому, что их окружает. И тогда своя карьера становится важнее, чем судьбы других людей. Тем более, что современное общество всё чаще навязывает нам модель поведения «иди по головам» и «умри ты сегодня, а я завтра». Ради лишних звёздочек на погонах не грех и доказательства по уголовному делу сфальсифицировать.

Верующий человек сказал бы здесь, что лжецов неизбежно настигнет возмездие господа. Но я агностик и у меня нет достоверных сведений о существовании или несуществовании Бога, поэтому я не буду никому грозить небесными карами. Однако я уверен, что поле битвы между добром и злом проходит в сознании каждого человека и каждый из нас делает выбор каждую секунду. И этот выбор всегда существует, даже если человек убеждает себя: «я лишь винтик системы, я не мог поступить по-другому, меня заставили, была под угрозой моя карьера». Каждый человек несёт ответственность за свои дела перед самим собой и перед обществом, в котором он живёт.

Поэтому будущий приговор по этому делу, каким бы он ни был — это приговор не мне. Я не виновен в преступлении, которое мне формально приписывают, и в этом не сомневается практически никто. Это приговор другим участникам судебного процесса: государственному обвинению и судье. Ваша честь, теперь в ваших руках решение вопроса о том, каким же будет этот приговор. Возможностей много. Мне кажется, здесь есть о чём задуматься.

Спасибо, у меня всё.