"ЗАСЛОН" forever!

Печально известная операция "Заслон", предпринятая силовыми структурами накануне саммита Большой восьмерки, еще недавно казалась какой-то временной чрезвычайной мерой, диким, не лезущим ни в какие рамки, эксцессом. Активисты Ярославской организации "СоцСопротивления" уже не первый раз убеждаются, что "рамки" со времени июльских облав расширились поистине беспредельно. Путешествие из Ярославля в Москву, раньше вполне обыденное, в одночасье стало для нас захватывающей одиссеей. Причем, захватывающей в самом прямом и малоприятном смысле этого слова.
Утром 16 декабря, покупая билет на московскую электричку, я уже был готов ко всякого рода сюрпризам. Однако "марш несогласных", намеченный на этот день, как-то вылетел у меня из головы (принимать участие в этом оранжистском действе "СоцСопр", конечно, не собирался). Поэтому, подъезжая к станции Сергиев Посад, я безмятежно спал, подложив под голову 3-й том "Капитала". Пробуждение было внезапным и приятных эмоций не вызвало. Передо мной стоял сотрудник милиции (позже я выяснил его фамилию - Куликов). Строгим голосом он потребовал сойти вместе с ним на платформу, якобы, для "проверки документов". Сделать это я, естественно, отказался. Вопреки моим ожиданиям, мент скрылся, а поезд поехал дальше. Обрадованный таким поворотом, я решил, что в Москве постараюсь выйти через другой вагон. Однако не тут то было! Отправившись в буфет выпить кофе, в тамбуре я наткнулся на Куликова, который, оказывается, конвоировал меня к месту назначения.
И вот, Ярославский вокзал. Меня встречают двое: товарищ Сергей Козловский и капитан (или полковник) Мишин - усатый дядя в штатской одежде, из-под которой предательски выглядывает форменная милицейская рубашка. Оба мечутся, высматривая меня через окна вагона. Ступив на московскую землю, я уже который раз оказываюсь в гостеприимных "объятиях" органов. Сергея, спросившего что-то вроде: "На каком основании?" или "По какому праву?" берут за компанию. Причем его вина отягощается еще и "сопротивлением законным требованиям сотрудника милиции" (Сергей отказался отдавать Мишину свой паспорт).
Идем в уже знакомое мне линейное отделение милиции. Нам предстоит "дача объяснений". Следует ряд протокольных вопросов вроде: "С какой целью вы приехали в Москву?" (такое ощущение, что дознаватель ожидает услышать что-то захватывающее). В процессе беседы выясняется, что на мой счет из Ярославля получен "сигнал" (кто бы сомневался!). Оказавшись любезнее своего коллеги - г-на Прищепо, общавшегося со мной в начале октября, Мишин показал таинственный "документ", который оказался невзрачным факсом даже без указания отправителя. В нем значилось, что в 7.00 из Ярославля выехал "экстремист Овсянников, член экстремистской молодежной организации антиглобалистского толка". Вот так, коротко и ясно.
Естественно, зашла речь и о наших с Сергеем убеждениях. Причем на резонный вопрос, какое это вообще имеет значение, присутствовавший в кабинете анонимный мент откровенно ответил: "У нас щас все будет как в 37-м! Путин уже указ подписал, что кто чего скажет или не так посмотрит, того на Колыму на 2 года!".
Спустя полчаса нас, кажется, отпускают. Однако буквально в дверях ментовки нас снова нагоняет Мишин: маленькая формальность, зачем-то надо отксерить паспорта. Ждем. Ожидание коротаем чтением стенгазеты о нравах и обычаях народов Северного Кавказа. "Формальность" затягивается. Затем снова появляются менты, и без объяснений разводят нас по разным кабинетам. Я оказываюсь в просторной комфортабельной комнате (явно начальственные апартаменты). Там меня ожидают трое неприятных личностей, судя по внешности, довольно высоких рангов. Представляется только один - некто Горохов или Горошин. Поскольку держать меня не за что, завязывается длительный разговор "за жизнь". Меня спрашивают, верю ли я в бога, женат ли, не собираюсь ли участвовать в противоправительственных демонстрациях. Все это выглядит до крайности глупо.
Спустя некоторое время меня ведут в более скромный кабинет к начальнику ОВД по имени Арсен Саидович Бачоров (?). Это симпатичный (насколько это возможно для сотрудника милиции) человек средних лет с изредка прорывающимся кавказским акцентом. Что со мной делать, он тоже не знает. Поэтому "задушевная" беседа о жизни продолжается. Наконец, убедившись в сугубой умеренности моих взглядов, Бачоров спрашивает: "Так чем же вы там, в Ярославле, насолили властям, что вас так не любят?". Я отвечаю, что занимаюсь защитой прав жителей общежитий. И тут мой собеседник преображается! Выясняется, что, несмотря на 20 лет беспорочной службы, он сам живет в общаге и до сих пор не может приватизировать свой угол. И, конечно, просит меня дать ему консультацию. Повторяется привычный диалог о СНИПах, нормах инсоляции, Жилищном кодексе и паспортах БТИ. Декорации, правда, довольно экстравагантные. В конце концов, дознаватель проникается ко мне такой симпатией, что начинает рассказывать свою жизнь, жаловаться на зарплату и безобразия, которыми заставляют заниматься (например, проверки регистрации). С ностальгией вспоминает о советских временах, когда он, молоденький лейтенант, получал почти как райкомовский чиновник ("Потому и взяток не было!"). Входит молодой милиционер с увесистой папкой. Просит закрыть какое-то дело. "Никогда! Слышите, никогда я этого не допущу, - с театральной твердостью в голосе произносит начальник, - Это для меня дело чести!".
Пока Бачоров хлопотал о нашем с Козловским освобождении, я на некоторое время остался один. Мое внимание привлек интересный документ, лежавший на столе прямо передо мной. Это было не что иное, как приказ по московской милиции, информирующий, что 16 декабря в столицу съедутся "экстрИмисты" для участия в "экстрИмистском" марше, и требующий привести весь личный состав правоохранительных органов в состояние повышенной боевой готовности. Жаль, не было фотоаппарата, а то бы не преминул сыграть в шпиона!
Наконец, спустя 2 с лишним часа после задержания мы свободны. Вежливые менты провожают нас, говоря: "До свиданья".

Иван Овсянников